Сирены воздушной тревоги звучат в Украине уже четвертый год. В Харькове, где война – это 20 км до линии фронта и почти ежедневные обстрелы, тревоги стали просто фоновым шумом, который в основном игнорируют. В апреле 2025 года город пережил рекордное количество ударов, и это как будто должно было напомнить, что несколькодневная или даже нескольконедельная тишина – лишь иллюзия безопасности.
Но массированные обстрелы никак не отразились на поведении харьковчан: машин в центре – как до войны, люди гуляют по паркам и скверам, а звук взрыва прямо здесь и сейчас заставляет уйти с летней площадки в кафе только тех, кто пришел туда с детьми. Остальные посетители остаются за столиками, пьют свой айс-латте и продолжают разговаривать. На вопрос «Как вы здесь выживаете?» харьковчане в основном отвечают: «А мы не выживаем. Мы живем».
Кофейня в центре Харькова; автор стихотворения – Виталий Лисовицкий
Уезжать никто не спешит. После апрельских обстрелов редакция Status Quo провела опрос в своем телеграм-канале на предмет планов харьковчан. Конечно, этот срез не отражает мнения всех харьковчан, но он дает представление о планах аудитории нашего медиа. Среди почти 150 человек, которые ответили, 84% заявили, что не планируют уезжать. Рассматривали вариант покинуть город только 3% респондентов.
Почему тревога больше не тревожит? Как война перестроила восприятие опасности? Насколько харьковчане уже расширили свои представления о том, что такое «безопасно», почему это произошло и какова ситуация в других городах?
Пытаясь найти ответы на эти вопросы, мы поговорили с 15 жителями прифронтового Харькова и 15 жителями тыловых Черкасс. Привыкание к войне проявляется в этих городах несколько по-разному, но это привыкание, а значит – и игнорирование опасности, – уже точно есть.
Когда сирены становятся фоном: почему опасность теряет значение?
В Харькове тревоги звучат так часто, что для многих они потеряли всякое значение. Из 15 опрошенных нами людей половина – вообще не обращает внимания на сирены. «Я ничего не делаю, потому что за более чем три года полномасштабной войны слишком часто либо тревоги объявлялись сразу после прилетов, либо после объявления тревоги ничего не происходило», – говорит Денис, который вообще не выезжал из Харькова. «Если у кого-то рядом в телефоне включены уведомления о тревоге — я ругаю этого человека», — отмечает Людмила А. Еще половина наших собеседников из Харькова проверяет мониторинговые каналы и в зависимости от собственной оценки опасности («смотрю, летит ли именно в мой район») решает, стоит ли выходить в коридор.
Об укрытии речи не идет вообще: большинство тех, с кем мы разговаривали, в последний раз были там в феврале или марте 2022 года. «Сигнал и взрывы – почти одновременно, бежать нет смысла», – отмечает Людмила Г., и это – лейтмотив жизни харьковчан. «Одновременно» — не самый страшный вариант: один из самых распространенных ответов на вопрос, шутите ли вы о войне, звучит так: «Да, шучу — о том, как сирена начинает вопить уже после прилета».
Психологи объясняют: такая нормализация опасности — закономерный процесс.
Это следствие истощения и экономии ресурсов. Каждый раз реагировать на угрозу, «как в первый раз», — невозможно. Это критическое состояние, для которого мобилизуется весь организм — и физически, и психически. Сколько раз в жизни вам приходилось так мобилизоваться? Не много. После такого всплеска нужно восстановление, отдых, набирание новых сил. Сейчас этого не происходит. Это хронический стресс сверхвысокой интенсивности», - говорит Елена Коноплева, психотерапевт, аккредитованный терапевт Национальной ассоциации гештальт-терапевтов Украины, действительный член Украинского союза психотерапевтов.
В Черкассах, где обстрелы реже, а прилетов гораздо меньше, тревоги вызывают более активную реакцию. Ответ «ничего не делаю» там почти не звучит. Однако в укрытие тоже никто не идет, хотя, в отличие от Харькова, у людей есть на это время. Среди причин — укрытие далеко, закрыто или в неудовлетворительном состоянии. Большинство опрошенных в случае тревоги читают мониторинговые каналы или идут в безопасное, по их мнению, место в квартире. «Я слушаю, что слышно на улице, и читаю уведомления. В случае угрозы — иду в помещение с двумя стенами», — говорит Сергей.
По словам психолога, какой бы способ поведения ни выбрал человек — это и есть адаптация. Конечно, «правильной» реакцией является та, которая звучит при каждом объявлении тревоги: «Пройдите в укрытие». Но индивидуальная реакция — это гораздо более сложная и личностная конструкция, на которую влияет не только «что нужно делать в той или иной ситуации?», но и «имею ли я силы и возможность делать правильно?».
«В экстренных условиях психика тяготеет к наиболее рациональному и экономичному способу приспособления. Например, если тревоги звучат по несколько раз в день, они тянутся часами, не всегда заканчиваются прилетами, и так продолжается уже три года, и завтра тоже будет так, — то каждый раз собирать детей, кошек и бежать в убежище — очень ресурсозатратно. Это может истощать больше, чем «рискованное поведение» оставаться на месте. То есть с точки зрения психологии в этом случае как раз «здоровая реакция» (просыпаться, бежать в убежище, не спать) становится рискованной, потому что гораздо быстрее может привести к истощению», — отмечает Елена Коноплева.
Далеко или близко: от дрожания окон до иллюзии безопасности
Реакция на тревоги и взрывы — это не только физическое действие, но и то, как люди оценивают опасность. Одно из ключевых понятий, определяющих эту оценку, — это «далеко». Для харьковчан понятие «далеко» сужается до пределов, которые позволяют сохранить иллюзию контроля в условиях ежедневной угрозы. Половина тех, с кем мы говорили, назвали конкретные цифры того, что такое «прилет далеко» — и это 1-2 или 2-5 километров.
У других собеседников «далеко» измеряется не столько километрами, сколько ощущениями: «Взрыв далеко — это когда я не слышу», — говорит Людмила Г.; «когда не дрожат окна и двери», — отмечает Дмитрий К.; «когда дом не трясется», — добавляет Оксана. Это тоже адаптация: в Харькове «далеко» — это не только география, но и психологическая граница, за которой взрыв перестает быть непосредственной угрозой.
Дом на Салтовке в Харькове
В Черкассах, где взрывы — редкость, «далеко» воспринимается иначе: в ответах звучали цифры в 20 и даже 100 километров. Для многих ключевым является звук: «далеко» — это когда взрыв не громкий и не вызывает вибраций в квартире.
Разница в восприятии «далеко» между Харьковом и Черкассами — это отражение их разного опыта войны. В Харькове, где взрывы — уже часть повседневности, люди научились сужать понятие опасности до ближайшего окружения: если дом не трясется, а прилет не в твоем районе — это уже «далеко». Такая адаптация, по словам психологов, является защитным механизмом: психика ищет способы экономить ресурсы, игнорируя то, что не представляет прямой угрозы. В Черкассах же «далеко» — это синоним безопасности, ведь в самом городе взрывы раздаются изредка. Эта дистанция позволяет черкащанам сохранять ощущение относительного спокойствия, но в то же время делает их более чувствительными к любым проявлениям угрозы. В итоге «далеко» для харьковчан — это скорее способ выжить в данный момент, а для черкащан — способ сохранить иллюзию мира.
Феномен тишины: «Мне спокойнее, когда бахкает»
Когда тревоги стихают, вместо облегчения приходит... беспокойство или даже паника. В Харькове тишина на четвертом году полномасштабного вторжения воспринимается многими как аномалия: она как будто нарушает привычный уже ритм войны, заставляя готовиться к худшему. Мария признается: «Это более тревожно, чем когда есть обстрелы; это ожидание и предчувствие». Александра называет это «затишьем перед бурей». Дмитрий объясняет: «Если несколько дней тихо, кажется, что они накапливают силы и ударят еще сильнее». Татьяна чувствует «неизбежность обстрела в ближайшее время», а Екатерина – «тревогу, что потом будет еще хуже». В целом двум третям из тех людей, с которыми мы говорили в Харькове, без обстрелов становится еще более неспокойно; другая треть ничего не чувствует.
В Черкассах тишина тоже вызывает смешанные чувства, но среди ответов звучали «чувствую вкус жизни» и «радость жизни», чего в Харькове не было вообще. Некоторые сочетают радость с тревогой: Сергей ждет серьезной атаки, но доволен, что они происходят не часто; Татьяна сначала чувствует спокойствие, но не верит, что это надолго.
«Если мы говорим о Харькове или других городах, где обстрелы почти ежедневные, то мы говорим об организме, который уже проделал огромную и очень сложную работу, чтобы снизить свою чувствительность и не сломаться от ужаса. А затишье как бы предлагает снова перестраиваться к нормальной жизни — и это снова огромная работа. В то же время мы знаем, что война не закончилась, а значит опереться на «теперь так будет всегда, перестраиваемся еще раз» - невозможно. Поэтому тишина вызывает тревогу, растерянность, дезориентацию», - говорит Елена Коноплева.
По ее словам, в тыловых городах, где обстрелы есть, но, например, раз в несколько месяцев, - совсем другая ситуация. Люди переживают не хронический, а острый стресс каждый раз. У них есть определенное время на восстановление и попытку возвращения к нормальной жизни. В то же время ожидание угрозы сохраняется везде.
«Мне кажется, нужно признать факт того, что психологического комфорта в привычном, довоенном понимании - сейчас быть не может и, соответственно, не нужно к нему стремиться. От этого признания уже должно стать немного легче: людям не нужно решать эту идеальную задачу - чувствовать себя так, как до войны», - отмечает психолог.
«Я остаюсь»: почему харьковчане и черкащане не уезжают
В чем харьковчане и черкащане солидарны, несмотря на крайне разные условия жизни сейчас, — это в нежелании уезжать.
Почему люди выбирают жить в условиях войны? Для кого-то это вопрос дома и родных, для кого-то — надежды или финансовых ограничений. Решение «я остаюсь» формируется из сочетания личных, социальных и психологических факторов, которые отражают разный опыт войны в прифронтовых и тыловых городах.
В Харькове, где обстрелы стали не фоном, а частью жизни, решение не уезжать часто связано с ощущением дома, наличием работы и надеждой на лучшее.
«Причина в том, что здесь моя семья, работа, дом и надежда», — говорит Людмила Г., и эта мысль резонирует со многими. Мария объясняет: «Я не уезжаю, потому что не вижу сейчас угрозы оккупации города. Это главная причина. Обстрелы усиливаются — а потом ослабевают. Это постоянная ситуация здесь, поэтому если уезжать после каждого усиления обстрелов, то лучше и не начинать». Для нее, как и для Натальи К., которая отмечает, что «уезжать на какое-то время — эмоционально очень изматывающе», оставаться — это способ сохранить стабильность.
Финансовые и практические барьеры также играют роль: Дмитрий К. говорит, что «правительство Украины не обеспечивает меня местом для временного пребывания на время военных действий, не предоставляет денежной помощи», а Оксана добавляет: «Сложно снова решиться на переезд и начинать все сначала». Некоторые вообще не видят необходимости в отъезде: «Я не считаю, что нынешняя интенсивность обстрелов, места прилетов и количество жертв от них свидетельствуют о серьезной угрозе жизни и здоровью», — говорит Денис. «Не воспринимаю угрозу настолько критической, чтобы необходимо было идти на материальные затраты и неудобства, связанные с переездом», — добавляет Андрей. Для многих, таких как Александра, которая говорит, что «уже не так страшно, как в начале полномасштабного вторжения: мы приспособились, наладили быт», оставаться — это выбор жить, а не выживать. «Я отсюда даже на неделю не хочу уезжать отдыхать. Несмотря на войну, здесь классно и интересно», — говорит Людмила А., самая молодая наша собеседница: ей всего 18.
В Черкассах, где угроза менее ощутима, решение остаться больше связано с патриотизмом, любовью к родной земле и желанием быть полезным. «Украина — моя родина. Это моя земля, и другой мне не нужно», — говорит Ольга, а Татьяна добавляет: «Это моя страна. Это мой дом». Для Галины остаться — это вклад в жизнь города: «Чтобы оказывать посильную помощь защитникам. Чтобы учить и воспитывать детей. Чтобы поддерживать родственников почтенного возраста. Чтобы ухаживать за могилами родных. Чтобы сажать цветы». В то же время жители Черкасс, как и харьковчане, вспоминают семейные связи и бытовые причины: Юлия остается из-за «мужа, который не может уехать, родителей, которым нужна помощь», а Лариса — потому что «любит Украину и украинцев и хочет быть полезной здесь». Сергей подчеркивает относительную безопасность: «В Черкассах до сих пор не было действительно опасных обстрелов. В том же Харькове или Херсоне условия гораздо опаснее». Для жителей Черкасс остаться — это сочетание патриотизма, семейных обязанностей и веры в то, что их город пока остается безопасным.
Что все-таки может заставить людей покинуть родные города? Для харьковчан предел часто связан с критическим приближением боевых действий или угрозой оккупации. «Главный предел для меня — это угроза оккупации города. Когда станет понятно, что в город может войти противник, это та граница, за которой я буду уезжать», — говорит Мария, добавляя, что интенсивность обстрелов должна быть «несовместимой с жизнью». Наталья К. уточняет: «Интенсивность обстрелов, при которой невозможно быть эмоционально стабильной. Наступление на Харьков, приближение линии боевого столкновения». Для некоторых, как Дмитрий Ш., предел — это «обычная артиллерия и РСЗО, которые бьют по городу каждый день» или длительные отключения света. В то же время есть и те, кто не видит предела: «Ничего. Ехать не собираюсь в любом случае», — утверждает Денис.
Харьков, разрушенное здание обладминистрации, 2025 год
В Черкассах предел для выезда также часто ассоциируется с оккупацией. «Оккупация и массированный постоянный обстрел с разрушениями», — говорит Виктория, а Лариса добавляет: «То, что эти ублюдки подошли сюда, близко к нашим городам и селам. Мы не сможем жить под российским игом и террором». Некоторые, как Галина, категорически отвергают саму мысль о выезде: «Решение о выезде с самого начала не было. Было решение — с Украиной до конца». Для черкащан граница кажется далекой, но страх оккупации, подкрепленный рассказами переселенцев, остается ключевым триггером.
Психологи говорят, что решение остаться — это тоже адаптация, хотя на первый взгляд кажется, что люди должны поступать наоборот.
«Организм уже проделал очень сложную работу по адаптации. А здесь — снова нужно ее делать, принимать сложные решения, снова адаптироваться на новом месте, а то, насколько это сложно, — вообще отдельная тема. И это очень естественно — не выбирать новые сложности, а заниматься теми, которые есть. Кроме того, есть очень весомые факторы — родственники, финансы, жилье и т. д., — которые нельзя не замечать, просто выбирая, где спокойнее», — говорит Елена Коноплева.
Ее слова буквально подтверждает харьковчанка Наталья Т.: «Стресс от переезда кажется мне большим, чем пребывание дома под обстрелами текущей интенсивности», — говорит она.
Оба города объединяет понимание, что отъезд — это не только физическая смена места, но и большие эмоциональные и финансовые усилия. Для многих остаться — это способ сохранить себя и свою идентичность: «Я хочу быть свободным человеком», — отмечает Татьяна из Черкасс, подчеркивая, что за границей украинцы — все же нежелательные гости. Многие держатся за надежду, что, как говорит Александра из Харькова, «скоро все-таки все закончится».
Между выживанием и истощением: долгосрочные последствия адаптации к войне
Нормализация опасности, игнорирование тревог и страх от тишины – это маркеры психологической перестройки, которая имеет как защитную, так и разрушительную силу. Гражданские как в Харькове, так и в Черкассах держатся благодаря адаптации, но это приводит к истощению. Можно не реагировать на взрывы, шутить о войне, испытывать определенную гордость или самоудовлетворение от того, что вроде бы так хорошо держишься, меряться, кто пережил более близкий прилет, как это иногда делают харьковчане, – но вопрос «Когда это все наконец закончится?» все равно звенит в воздухе.
«Истощение неизбежно. Поэтому задача каждого человека — искать личные пути восстановления. И это отдельный труд, потому что привычные для мирного времени, знакомые способы, которые раньше работали, — могут быть недоступны. Мы не можем «поспать 9 часов, чтобы восстановиться». Мы можем поспать четыре ночи, еще час в течение дня и потом еще 20 минут в метро. И теперь такое восстановление — это именно труд, который целенаправленно нужно делать: само собой восстановление не произойдет. Надо делать это ради себя», — говорит Елена Коноплева.
Как минимизировать риски? Нужно давать себе время на осмысление событий, создавать базовый комфорт - сон, еда, социальные связи. Психолог отмечает, что «травма любит тишину»; поэтому общение - ключ к профилактике ПТСР. Разговоры о пережитом, даже в форме шуток или «соревнований» о ближайшем прилете, помогают вербализовать страх.
«Нам очень важно говорить о своих чувствах и опыте. Говорить не дневнику и не кошке, а другому живому человеку. В идеале – быть услышанным. Чем больше тишины вокруг того, что беспокоит и тревожит, тем труднее с этим справиться», – отмечает Елена Коноплева.
Ежедневный вой сирены — это та реальность, которая сейчас формирует психику всех украинцев — и на линии фронта, и в глубоком тылу. В Харькове тревоги стали рутиной: их игнорируют, чтобы сохранить силы. В Черкассах они еще заставляют насторожиться, но привыкание прогрессирует.
Эти реакции – естественный ответ на хронический стресс. Чтобы хоть как-то справляться с ним, нужны доступные укрытия, четкое информирование об угрозах и психологическая поддержка. Пока этого нет, каждый может начать с малого: прислушиваться к себе; делать то, на что хватает сил; создавать себе минимальный комфорт; общаться; не делать резких движений, находить простые способы отдыха.
«Прежде всего нужно сказать себе: я есть, я живу во время и среди ужасных событий, я должен в этом выжить и сохраниться — физически и психически. Это моя задача и моя ответственность. Только после этого можно понять, как именно я это смогу делать и что мне для этого нужно», — отмечает Елена Коноплева.
Жизнь в условиях войны — это ежедневный выбор между страхом и надеждой, между выживанием и стремлением жить. В Харькове, где взрывы стали частью повседневности, и в Черкассах, где спокойнее, люди находят свои способы справляться: кто-то шутит о прилетах, кто-то придерживается правила двух стен, кто-то игнорирует сирены вообще, кто-то молится, кто-то держится за дом, родных и работу. За всеми этими различными адаптациями стоит одна общая борьба — за сохранение себя, своей идентичности, надежды и веры в будущее. «Здесь вся моя жизнь. Семья, друзья, учеба, хобби, работа», — говорит 18-летняя Людмила А. из Харькова. Ее слова — не о стойкости, а о том, как украинцы, несмотря ни на что, продолжают выбирать жизнь, даже когда тревоги звучат каждый день, а тишина пугает больше, чем взрывы.
, Харьков
, Черкассы
