"Жизнь-то прошла, словно и не жил…" (Фирс, А.Чехов "Вишневый сад")

6 января 2008 г. умер очень светлый человек, редкого дарования актер, игравший в Харьковском государственном украинском академическом драматическом театре им.Т.Шевченко, народный артист СССР Леонид Семенович Тарабаринов.

Хоронили его несколькими днями позже, 11 января. Проститься с ним пришло несметное количество людей… Я думаю, что должно пройти еще какое-то время, чтобы все мы - люди театра, зрители, просто жители Харькова - в полной мере осознали эту потерю…

Если кто-нибудь скажет вам, что может написать правду об актерском искусстве, - не верьте. Никогда ни один актер в мире не сможет достоверно объяснить секреты своего мастерства, и именно это придает актерской профессии столько таинственного шарма и особого очарования. Поэтому-то писать об актерах - невероятно трудная задача. Невозможно проникнуть в творческую лабораторию художника: даже когда кажется, что тебе разрешили туда заглянуть, это все равно мираж. Можно лишь в той или иной степени порассуждать об увиденном результате - что получилось, а что находится в стадии созревания…

Я думаю об этом, вспоминая один очень интересный разговор с Леонидом Тарабариновым, состоявшийся много лет назад. Я делала о нем передачу на радио и долго и мучительно искала в нашей многочасовой беседе отправные точки в проблеме актерского искусства. Я очень благодарна Леониду Семеновичу за "момент истины", до которого мы договорились. Он вдруг устало сказал: "Я не знаю, как и когда это случается… Иногда очень долго ничего не происходит и это безумно мучительно… Потом неожиданно какой-то щелчок внутри, посылом может быть все, что угодно, любая ассоциация, запах, цвет, ситуация… И все становится прозрачно ясным". Я подумала тогда, как это здорово и как это мучительно - жить только этими мыслями и чувствами, ни выключаясь ни на мгновение... А если этот щелчок так и не прозвучит, а это бывает чаще, чем хотелось бы? Тогда что? Поиск иного пути, техника, мастерство? Но эти мгновения, когда "щелкнуло", - суть истинного искусства, высота, полет, восторг…

Я видела почти все работы Леонида Семеновича Тарабаринова за последние 30 лет. Для меня это великий артист без всяких скидок на географическую расположенность и разборки домашне-театрального партнерства.

Творчество этого человека столь притягательно и масштабно, что наблюдать за ним, общаться с ним было величайшей радостью. Как всякий большой художник, он был часто противоречив и непоследователен, иногда по-детски наивен и доверчив, оставаясь при этом достаточно закрытым человеком. Для него всегда действовал "закон сохранения внутренней энергии", позволяющий сберечь душевный покой и духовный мир, что подчас расценивалось коллегами как нежелание вмешиваться в те или иные перипетии, связанные с жизнью театра. Не все и не всегда понимали, что та внутренняя жизнь, которой он очень дорожил, была сложна и напряженна. Он, как истинный талант, погруженный в бесконечный процесс своего творчества, боялся тратиться на суетное и пустяшное. Большинство людей живет иначе, как в песне из спектакля "Воронья роща", написанной на стихи Эльдара Рязанова трагически погибшим харьковским композитором Александром Блохом и исполненной его другом Николаем Караченцевым:

Роль Баохина в спектакле "Воронья роща", поставленном режиссером Александром Беляцким по пьесе А.Вампилова, была переломным моментом в творчестве актера. Никогда ранее не шедшая на сцене пьеса "Воронья роща" открывала вместе с малой сценой "Березіля" новую эру в эстетике театра им.Т.Шевченко, ищущего в ту пору новые сценические формы и смысловые интонации, которые так необходимы в настоящем живом театре.

Сильная личность Баохина, цельная, бескомпромиссная и так непохожая на все человеческие характеры, с которыми сталкивался в своем актерском творчестве Тарабаринов, потребовала от актера новых выразительных средств. А драматизм, заложенный Вампиловым в пьесе и воплощенный Тарабариновым в образе Баохина, был подлинным и настолько серьезно-глубоким, что просто потрясал.

Мне всегда казалось, что Леонид Тарабаринов - актер, рожденный для чеховского репертуара. Но за всю свою долгую творческую жизнь он сыграл только две роли в чеховских пьесах, хотя мог бы переиграть весь чеховский репертуар. Как личность он был очень близок чеховскому определению истинного интеллигента: мягкость, доброжелательность, философское отношение к жизни, внутреннее благородство, умение терпеть и даже некоторая рефлексия в подходе к каждой новой работе, помноженные на огромный сценический талант, ставили его в особое, я бы сказала, обособленное положение в труппе театра. Это уникальное отношение к миру, окружавшему его, и диктовало ему собственную тему творчества. которая прочитывалась в каждой роли. В спектакле "Чудаки", поставленном замечательным режиссером Владимиром Оглоблиным по пьесе М.Горького, Тарабаринов сыграл Мастакова. В те далекие 70-е гг. об этой работе писали все. Московский журнал "Театр" посвятил этому спектаклю целый разворот с множеством фотографий изящного и сильного актерского ансамбля (В.Ивченко, Е.Лицканович, Л.Попова), собранного Оглоблиным в этом потрясающем спектакле. И несмотря на эфемерность искусства театра, я помню эту работу ясно, ощутимо и даже, кажется, осязаемо. Мастаков Тарабаринова был тонким, ранимым художником, настолько погруженным в мир своих героев и занимающийся вечным созерцанием, что не замечал того, что происходит вокруг, рядом с ним. Его детскость и неприспособленность к жизни граничили с эгоцентризмом, так как покоились на хрупких плечах жены Елены (артистка Е.Лицканович). Философствуя и изучая мир, он не видел рядом любящих его и страдающих людей, вызывая сочувствие одних и откровенную озлобленность и зависть других. Оглоблин прочел пьесу Горького и образ Мастакова по-чеховски, уйдя от обличительной социальности, но раскрыв психологическую глубину и противоречивую природу героев. Образ Мастакова долго, на мой взгляд, довлел над актером. От его обаяния трудно было отказаться. Я видела его черты в Феде Протасове из спектакля "Живой труп", и это вполне понятно, ведь Оглоблину и Тарабаринову удалось настолько широко развернуть образ Мастакова, сделать его таким разнообразным, что трудно было воспользоваться хотя бы одной из красок, не повторив ее.

В спектакле Игоря Бориса "Три сестры" Тарабаринов сыграл Чебутыкина. Я с большой нежностью относилась к этой работе театра, причем не только потому, что это было первое прочтение Чехова в театре им.Шевченко. Спектакль Бориса был построен таким образом, что при достаточно жесткой режиссерской конструкции оставлял актерам место для творчества, давая им возможность дополнять своих героев все новым и новым содержанием, привнося черты времени, опыт и смысл.

Образ Чебутыкина для режиссера имел чуть ли не концептуальное значение. Сцена-монолог пьяного Чебутыкина-Тарабаринова была сыграна актером как новелла, от словесной эксцентрики он переходил к трагической исповеди о неудавшейся жизни. Тарабаринов четко определял свое отношение к каждому из окружающих его людей. Ему не нужно было ничего педалировать, он купался в атмосфере природы чеховской драматургии, и это было светло, понятно и гармонично.

Мне жаль, что ни спектакль "Три сестры", ни последовавший за ним через определенное время "Вишневый сад", поставленный Владимиром Кучинским, уже не идут на сцене театра. Это печально потому, что драматургия Чехова - источник постоянного поиска, исследования и движения. Спектакль "Вишневый сад" был ценен зарядом замечательной созидательной энергии его участников, которые относились к своему детищу трепетно, нежно и ответственно. Роль Фирса в этом спектакле оказалась по-настоящему серьезной, и по большому счету, последней работой Тарабаринова. Он был актером ведомым, в отличие от некоторых коллег, он не был "сам себе режиссером", ему всегда нужна была сильная режиссерская воля и актерская вера. Он легко увлекался человеком и процессом, как в истории с Андреем Жолдаком, поразившем Тарабаринова новизной предложенного метода работы с актером и колоссальной творческой энергией. Я думаю, что в работе с Жолдаком со стороны Тарабаринова больше проявился какой-то детский азарт в постижении нового и незнакомого, нежели глубокий интерес мастера. На такого актера, как Тарабаринов, нужно было уметь и хотеть выстраивать репертуар. Так получилось и после ухода Жолдака из театра - Леонид Тарабаринов как-то потихоньку остался вне репертуара. С актерами такого класса сегодняшним режиссерам вообще очень трудно работать. А при существующей в современном театре тенденции к развитию так называемого концептуального режиссерского театра, когда актеры зачастую втискиваются как функции или марионетки в строгий режиссерский замысел, это становиться просто нереальным. Конечно, Леонид Семенович Тарабаринов не доиграл в театре. Есть такое понятие, как личностная драматургия, в центре которой человек неординарный, интересный для исследования. В мировой практике театра таких пьес множество… Такого объемного героя, как показала вся история мирового театра, достойно может сыграть только крупный мастер сцены. Таким крупным мастером был наш современник Леонид Семенович Тарабаринов.

"Театр корифеев" остался в далеком прошлом, и сегодня мы смотрим на наших великих предшественников с высоты другого времени, обогащенного, как нам наивно кажется, новым

знанием жизни. Это иллюзия… Все наши доморощенные знания и понимания о театре распадаются в прах, когда откуда-то, одному Богу известно откуда, возникает великий талант, перед которым все меркнет и кажется пустой приходящей суетой.

В финале "Трех сестер" Чехова Маша говорит: "О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушел совсем, навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить… Надо жить…"