Рождение Слободской губернии, или Как губернатор водкой торговал

По восшествии на престол императрица Екатерина Алексеевна, в ту пору еще не Великая, а самая что ни на есть обыкновенная, вместо того, чтобы просиживать за пяльцами и вензелировать на балах, подобно приличным дамам своего века, тут же принялась за дела государственные. Позиционируя себя натурой прогрессивной, склонной к разного рода ноу-хау, новоиспеченная царица решила все вокруг перекраивать на новый лад.

Дошла очередь и до края, который уже в те времена назывался Слобожанщиной.

Было

Порядки на Слобожанщине были своеобразные, так как состояла она из пяти слободских полков – нечто вроде нынешних районов, только с военным уклоном. Управлял полком, что логично, полковник, который ведал и военными, и хозяйственными, и судебными, и гражданскими, и прочими делами. Был, что называется, специалистом широкого профиля.

Чтобы не путать полковника с прочими слобожанцами, у оного были специальная булава – пернач, полковое знамя и полковая печать. А всему полку даже полагалась своя полковая музыка. В общем, жить можно было. Без особого гламура, но и так, чтобы на люди не стыдно показаться.

Однако мещане с селянами, народ в целом мирный и не скандальный, очень любили слать начальству разного рода жалобы (эта традиция и по сей день жива среди почтеннейшей публики). Все-то мирному обывателю было не то и не так. То не нравилось, что полковой старшина общественные земли к рукам прибирает, то казнокрадство привидится, то вдруг начнутся возмущения, что хорошие выборные должности за деньги продаются. В общем, сколько старшины не старались для пользы общества, угодить оному никак не выходило.

Тогда императрица вызвала к себе майора лейб-гвардии Измайловского полка Евдокима Щербинина и сказала:

- Милейший, Бога ради, не сочтите за труд, а то у меня от государственных дел уже голова кругом…

Майор Щербинин тут же возглавил “Комиссию о Слободских полках” и начал изображать из себя величину выдающегося значения: стал требовать на ковер полковых старшин. Правда, на сем поприще ожидало его глубокое разочарование. Трястись месяц-другой на бричках до самого Санкт-Петербурга, чтобы получить там на орехи, дураков было не особо много. Полковники и их подручные все внезапно оказались очень хворыми и, как сказали бы сейчас, нетранспортабельными. (Традиция в любых непонятных ситуациях уходить на больничный до сих пор жива среди государственных менеджеров среднего звена.)

К тому же злые языки до того распустились, что стали рассказывать, будто крепости в Харькове и Сумах стали совсем трухлявыми. Слухи эти были явно преувеличенными, так как крепостные стены со времен набегов славетного атамана Сирка на трухлявость никто не проверял. А в Харькове во все времена все, что стоит и само не падает, трухлявым по определению не является.

То ли комиссия запуталась в недоступных ее пониманию слобожанских особенностях, то ли слишком поспешно во всем разобралась, но 28 июля 1765 года последовал указ из Петербурга с длинным названием “Об учреждении в Слободских полках приличного гражданского устройства и о пребывании канцелярии губернской и провинциальной”.

Стало

Пять слободских казацких полков упразднялись, а вместо них учреждалась одна Слободско-Украинская губерния с пятью провинциями.

Для Харькова, следует заметить, это был едва ли не ключевой момент в истории. Судьба-индейка могла повернуться гузкой. Вдруг бы центром губернии назначили не Харьков, а, к примеру, Изюм или Ахтырку? В самодержавную голову могли прийти какие угодно фантазии. А то и просто – монаршья особа ткнула бы пальцем в карту и сказала бы с легким немецким акцентом: “Фот сдесь”. Кто стал бы с венценосной персоной спорить? Как пить дать числился бы ныне первостоличный град, он же “полуторамиллионный мегаполис”, в каких-нибудь пригородах.

С упразднением полков и учреждением губернии в местной жизни начался полный калейдоскоп и карусель. Казацкие полки перелицевали в гусарские. В те далекие времена считалось, что у гусар форма красивее, и вообще в ближайшие десятилетия они были в тренде.

Если ранее в налогах и сборах был полный порядок – полковники по своему усмотрению устанавливали сборы на все (на лошадей, амуницию, вооружение, фураж, провиант, жалование казакам и старшине, изымали лошадей и волов для перевозок), то на смену пришла некая многоступенчатая запутанная система. Вопреки рекомендациям французских правозащитников о всеобщем “либерте-эгалите-фратерните“ население губернии разделили на четыре категории.

С привилегированных обывателей драли по 90-95 копеек в год, с непривилегированных – по 80-85 копеек, с ромов и инородцев – по 70 копеек, а с “владельческих подданных черкас” - по 60.

Думали, как наказать полковников и старшин, на которых поступало изрядное количество жалоб и которые сказывались хворыми, когда предписывалось в столицу ехать. И решили жаловать им всем дворянство.

Дворяне, духовенство и, к глубокому возмущению борцов за гендерное равенство, женщины налогов вовсе не платили.

Не иначе как стремясь посеять вражду среди народонаселения, далекая от местных самобытностей императрица повелела казачьих подпомощников освободить от батрацких работ у казаков, атаманов, есаулов, сотников и прочих лиц. Лишенные тягот подпомощники с тех пор ходили сонны,е вялые и без непосильного труда духовно разлагались. Есаулы с атаманами сопровождали их немыми укорами - мол, эх вы, батрачить не желаете. Бывшие батраки в свою очередь только пожимали плечами - мол, очень желаем, да указ начальственный не велит.

Одна радость была – сохранялось разрешение на винокурение. Правда, не для всех, а только для привилегированных обывателей и дворян.

Но, видимо, нововведения императрицу удовлетворили не до полного забвения. Заматерев на политическом поприще и набравшись государственного опыта, спустя 15 лет она губернию ликвидировала, учредив Харьковское наместничество. Гусар в казаки обратно не переделали, но и привилегии на винокурение не отменили. Как говорится, и на том спасибо.

Первым губернатором Слободско-Украинской губернии стал гвардии майор Евдоким Алексеевич Щербинин. Губернатор всем был хорош – и париком, и камзолом, и шпорами, и шпагой. Из тверских бояр; с тамошними великими князьями Щербинины знались чуть ли не со времен Мамаева побоища, которое то ли было, то ли не было – про это науке не ведомо.

Получив сносное домашнее воспитание, Евдоким Алексеевич определился на воинскую службу. О его воинских подвигах ничего неизвестно, несмотря на то, что как раз перед его губернаторским назначением отгремела кровавая Семилетняя война.

Поначалу могло показаться, что регион явно понизили в статусе: вместо полковника прислали майора. Но оказалось, что майор не простой, а секунд-майор. А это что-нибудь, да значило. Один шибко грамотный бурсак где-то раздобыл "Табель о рангах" и вычитал, что секунд-майор – персона, равная полковнику, только называется по-другому. Впрочем, губернатор резво шел вгору и дошел аж до генерала-аншефа, выше которых только фельдмаршалы бывают.

По прибытию в Харьков губернатор осмотрелся по сторонам на предмет самого выгодного бизнеса и решил наилучшие свои кондиции употребить на торговлю водкой. Особой поддержкой губернатора пользовались города, в которых винокурение было запрещено. Краеведы бережно сохранили данные о том, что только за четыре года, с 1779-го по 1783-й, предобрейший Евдоким Алексеевич поставлял чуть ли не 2 000 ведер водки в Чугуев и более 600 ведер водки в Старый Салтов ежегодно. Люди в те времена были души широкой и водку мерили ведрами, а не бутылками. И ведра в те времена были настоящие – по 12,5 литров.

Ходовой товар продавался по доступным для народонаселения социальным ценам – 64 копейки ведро. Где вы нынче такие цены встретите?

И проводились подобные акции не ради пиара перед выборами, так как губернаторы в ту пору не избирались (впрочем, как и сейчас), а на регулярной основе.

За это в 2004 году Щербинину около здания “губернской управы” поставили памятник. Может быть, и не за это. Но иных подвигов за первым харьковским губернатором историки не припоминают.

Известно еще, что Евдоким Щербинин через дщерь свою Елену Евдокимовну приходился родным дедом культовому гусару, пииту и гитаристу Денису Давыдову. Но эта заслуга в деле увековечивания вряд ли учитывалась. Потому как если еще и родственникам писателей памятники ставить, никаких скверов и площадей не напасешься.